Вертикали Памира. Автор Анатолий Толкачев

Удивительным свойством обладает среднеазиатское солнце. Утром, едва разогнав ночную тьму, оно взбирается повыше на небо и оттуда, расплавляясь, заливает землю нестерпимым жаром. С рассветом оживают узкие улицы. Хлопают калитки, бегут ишаки. Седобородые старцы и безусые подростки с одинаковым достоинством управляют этим видом транспорта. А черноглазые дети уже гроздьями оседлали глиняные заборы и так самозабвенно кричат: «Урус, драствуй! Иди чай кушать!», что невольно улыбаешься, забывая о всех заботах, и долго долго машешь рукой...

Наш грузовик петляет под тополиными кронами вытянувшегося вдоль реки таджикского кишлака Ворух — последнего населенного пункта на нашем маршруте.

Впереди — проложенный пока только на карте двухсоткилометровый путь через Матчинский горный узел — тугое сплетение Туркестанского, Зеравшанского и Алайского хребтов. Все ближе к дороге сдвигаются могучие плечи отрогов, покрытые красноватой глиной — так вот ты какой, Памир. Знакомое всем изображение на коробке от сигарет «Памир» довольно верно рисует картину: так же пустынно, одиноко и немного тревожно.

В памяти сами собой (всплывают строки путевых записок отважного путешественника средневековья Марко Поло: «Отсюда, — писал он, — три дня едешь на северо-восток, все по горам, и поднимаешься в самое высокое, говорят, место на свете... Двенадцать дней едешь по той равнине, называется она Памиром, и во все время нет ни жилья, ни травы, еду нужно нести с собой. Птиц тут нет, оттого что высоко и холодно. От великого холоду и огонь не так светел, и не того цвета, как в других местах, и пища не так хорошо варится».

Что маршрут будет нелегким, мы знали — горы мало изменились со времен Марко Поло. Но Памир! Это мечта любого туриста и альпиниста. Правда, такую мечту голыми руками не возьмешь — многолетняя подготовка понадобилась могилевским туристам, чтобы проложить маршрут высшей категории сложности по заоблачным перевалам «Крыши мира». На вокзале, у груды рюкзаков, ящиков и пакетов — багажа нашей небольшой экспедиции — товарищи говорили:

«Счастливые, завидуем!».

Завидуем... Кисло улыбаюсь, выжимая от пота полинявшую футболку и кружкой пытаюсь добыть воду из крошечного — ящерице перепрыгнуть—ручейка. Как нелегки бывают эти первые, несложные, пройденные для акклиматизации и вовсе «некатегорийные» перевалы!

С тоской вспоминается голубое зеркало моренного озера Каракулькатта, отражающее в глубине начинающие розоветь горы. Здесь, в жарком и пыльном ущелье Калаимахмуда, его прохлада кажется самим счастьем. Ведь даже воду начинаешь ценить, когда ее нет. А через несколько дней и такие обычные зелень травы и ровный асфальт будут казаться несбыточной мечтой... Так что же заставляет менять уют дома, блага цивилизации и ясность телевизионных программ на неустроенность и тревоги, порой опасности и риск и всегда тяжелый труд восхождений? Не берусь быстро ответить на этот вопрос, а если кто-то в два счета найдет вам ответ, не верьте этому человеку...

Кажется, мотив детской песенки «небо лучистое, облако чистое...» лучше всего отвечает нашему настроению. Разбросав по нагретым камням промокшее снаряжение, пройдя сложнейший ледопад, блаженствуем наверху у скал. Огромное снежно-ледовое плато затоплено солнечным светом, и, словно плавая в нем, как айсберги, невесомо застыли могучие громады пиков. Лишь над перевалом Утрен, словно из ничего, из безмятежного покоя, возникает легкое белое облачко. В этой торжественной тишине мы молча наблюдаем рождение жизни. Кажется, подставь ладонь, и на нее опустится, как гостья из другого мира, ажурная белая снежинка. Невесомая и почти прозрачная упадет она на землю, новый день укроет ее новыми снежинками, и вот уже под тяжелым грузом их невесомых кристаллов засеребрится твердый, отливающий синевой лед. Многокилометровая чаша, переполняясь, начинает медленно течь — гигантский груз делает лед в чем-то похожим на воду. Так на пятикилометровых высотах, среди почти арктического холода, яростного солнца и свирепых буранов рождаются ледники — огромные хранилища влаги, — той самой, что дает жизнь цветущим долинам Средней Азии.
Постепенно сползая вниз, трескаясь и снова срастаясь, ледники тают, и вода то прозрачными, то мутными потоками устремляется к долинам — туда, где под палящим южным солнцем так хорошо знают ей цену.
Жизнь ледников пока еще мало изучена, сложна и зависит от множества причин: подчиняясь неведомым законам, они то отступают, то порой, десятикратноускорив свое течение, решительно бросаются вперед...

«Наш» ледник — ледник Райгородского — у туристов пользуется особым почтением: мощная, в полкилометра шириной ледяная река круто низвергается вниз с высоты Останкинской телебашни. Этот оскалившийся клыками сосулек, покрытый трещинами и разломами с узкими ледяными мостами над глубокими провалами и многометровыми гладкими стенами ледопад оценивается высшей, третьей категорией сложности, и не каждая даже хорошо подготовленная группа решится включить его в свой маршрут.

Из белорусских туристов мы проходим ледопад Райгородского первыми. Поэтому так тщательно изучает Евгений Шабашов, наш руководитель, его отливающий синевой коварный лабиринт. Узкая полоска зари еще не тронула край горизонта, а маленький лагерь под ледопадом уже ожил. Недолгие сборы — и в путь. Вначале по разведанному накануне, отмеченному перильными веревками и ступенями пути, а затем, полагаясь на интуицию, умение и удачу.

В морозном воздухе гулко разносится звук ударов — в сложных местах не обойтись без ступеней. Встает солнце и освещает причудливый мир дикого разгула природы: со всех сторон громоздится лес разорванных сераков — огромных ледяных глыб. В этом холодном царстве чувствуешь себя, как Одиссей в пещере циклопа — с наступлением утра ледопад ожил: время от времени эхо доносит тяжелый гул — это, подтаяв, где-то рушатся многотонные ледяные глыбы — сераки, башни, карнизы.

Но несколько дней, проведенных в ущелье Калаимахмуда, разведывательные выходы помогают найти относительно безопасный путь. Все выше забираются разноцветные веревки связок, а след остро заточенных «кошек»петляет все ближе к синеющему вверху небу. Раскаленное колесо солнца вкатилось почти в зенит, прежде чем, одолев последнюю ледяную преграду — отвесную десятиметровую стену над глубоким разрывом, — выходим на снежное плато. В открытый полог палатки, поставленной прямо на горбатую спину ледника, сонно смотрят незнакомые южные созвездия.

Где-то на западе за стеной хмурых пятитысячников все шире разливается фосфорическое сияние. Это зеленый свет восходящей луны зажег предвершинные снежники. А вот и сама «царица ночи» совиным глазом выглядывает из-за гребня, и тени дружно протягивают свои длинные руки по крутой ледовокаменной стене. Теперь в призрачном свете, перевал кажется еще неприступнее—двести метров сломанных в тектонических муках отвесов. И камнепады, было затихшие, заговорили вновь на своем коварном языке. Не по себе становится, когда с грохотом и свистом, словно одичавший табун, несутся вниз увесистые «булыганы». Весь день переходил из рук в руки бинокль, а к вечеру Евгений подвел итог наблюдениям: «Подниматься будем по сплошному отвесу — там камни не ходят. А в ту удобную наклонную щель-желоб ни при каких обстоятельствах не входить — уж очень хорошо она «пристреляна» камнями.

Луна поднимается выше, и тени, разжав свои цепкие руки, уползают к подножию. Под гул камнепадов в палатку тихо вползает сон: завтра, все решится завтра... Утро наступает в шорохе сползающего по палаткам снега — это из узкого ущелья Кшемыш принесло густо замешанное варево непогоды. В белой кутерьме неслышно и тоскливо наступает рассвет, но, кажется, ничто не тянется так долго, как вынужденное безделье. Зачитаны до дыр две небольшие книги нашей походной библиотечки, перепеты все песни и лишь изобретение нашего санинструктора, мастера спорта Лили Шакуро — шашки из таблеток аптечки — поддерживают боевой дух. Уже второй день Сережа Галагаев что-то озабоченно подсчитывает, перебирает убывающий запас продуктов — затянись непогода надолго, и от продолжения маршрута придется отказаться.

Новый рассвет утопает в волнах тумана, но Евгений вдруг начинает торопить с выходом — на погоду у него определенно «шестое чувство». И вправду, скоро искристым пламенем в лучах солнца зажигаются ледяные брызги — первая связка рубит ступени в ледовом склоне. На скалах вперед выходит Костя Снигирь — для Кости ощущение, что каждый забитый им крюк — это крюк, на котором держится жизнь, никогда не теряет своей новизны. Может быть поэтому ему чаще других достается роль ведущего. Костя придирчиво пробует зацепы, уходит вправо, влево, а когда сверху доносится стук молотка и голос: «Страховка готова», можно не сомневаться: все сделано на совесть.

Минуты заполнены до предела. Лишь вполглаза успеваю заметить, как над сияющим великолепием вершин снова закипает
небесное побоище погоды. Вслед за редкими облаками разведчиками, словно прорвав запруду, в ущелье вваливается их клубящаяся орда. Торопливо, как конница ЧингисХана, разбегаются они над снегами, и скоро в промозглом тумане исчезают очертания вершин. Пристегнувшись к веревке, карабкаешься по отвесам, уняв стук сердца, траверсируешь по узеньким полкам, отдых, и снова вверх...

Последний участок особенно сложен: нависающий снежноледовый-карниз, хищно скалясь гладкими зубами-сосульками, преграждает путь к перевалу. Наверх уходит мастер спорта Леонид Хасдан. Самый опытный из нас, участник восхождений на высочайшие вершины страны, он первым пробует натечный лед ледорубом. Выдавая страховочную веревку, вижу, как нелегко приходится Леониду. Прижимаясь к отвесу, как канатоходец, продвигается он вперед. Крюк, еще крюк, ступенька, отдых, снова крючья... Проходит не меньше часа, прежде чем сверху доносится его голос.

Крепчающий ветер в клочья рвет завесу тумана, открывая совсем рядом стремительные вертикали вершины Матерей Альпинистов. Чуть дальше вздыбились скалы пика Землепроходцев, Суровой красоты полны их заснеженные гребни. Кажется, мы на сцене, среди написанных гениальной рукой декораций спектакля о сотворении мира. Как жаль, что замерзшие руки не могут втиснуть эту красоту в рамку видоискателя! Подгоняемые холодным ветром, уходим вниз по леднику Скачкова к горячему солнцу, зеленым травам и звону ручьев. На востоке над узким, поросшим диким луком ущельем Дарапиоза разгорается новый день. До свидания, Матча! Радостно и немного грустно.

Отчего-то все чаще оглядываемся назад, на твои подернутые облаками остроконечные пики. Словно промокшие бабочки, раскинули свои крылья наши палатки «памирки» на площади кишлака Даштимухамеджон. Бывшего кишлака. Три десятилетия назад слепая сила землетрясения и водоворот жизни сделали свое дело: люди ушли. А улицы и деревья остались. Вид покинутого человеческого жилья всегда печален. Еще печальнее судьба районного центра Хаит. Огромный оползень, рожденный сильнейшим землетрясением, смел с лица земли некогда цветущий поселок. Теперь лишь белая фигура скорбящей мраморной Матери, да серый, двадцатиметровой высоты завал камней напоминают о той давней трагедии. А рядом, пульсируя моторами, натруженно гудит автомобильная трасса.

...Дорога кольцами брошенного лассо сбегает в залитую солнцем знойную долину Сурхоба, туда, где, сливаясь с Обихингоу, дает он начало грозному Вахшу. У очередного серпантина дороги рядом с отдыхающим грузовиком на обочине сидит мальчишка. Ветер шевелит его светлые волосы, а он, не отрываясь, глядит туда, где сквозь солнечное марево нетронутой белизной сияют вершины Памира.

А. Толкачев